Зарубежное

Зеленая волна, шипя и причмокивая, облизала обсиженные улитками валуны и откатилась назад в море, оставив веселенький пластиковый каяк в тени нависающих над водой деревьев. Из темной, лоснящейся, словно отлитой из воска листвы свисал длинный хвост. На другом конце хвоста находилась красная мозолистая задница с приделанной к ней сонной обезьяной. Примат меланхолично покачивался на ветке, не замечая подкравшегося снизу двухметрового юнната. Не устояв перед искушением напакостить, я ухватился за кончик хвоста и сильно дернул. Раздалось удивленное верещание, хруст и, отделившись от кроны дерева, на дно каяка рухнул клубок из рук, листьев, шерсти и пронзительных воплей.

Извилистая, покрытая толстым влажным ковром опавшей листвы тропа, вынырнув из-за елок, неожиданно уперлась в мирно спящего на посту часового. Боец лежал на земле, положив под голову автомат с примкнутым блестящим штыком. Я ласково ткнул его в бок ножкой штатива: «Вы не подскажете, откуда тут лучше всего видно аистов?» Солдат вскочил и начал лихорадочно натягивать каску на голову. «Аисты, птицы!» — настойчиво повторил я, для верности дублировав слова пантомимой. В предрассветном тумане перед взором несчастного бойца предстала огромная, увешанная фотоаппаратами, белая фигура с фонариком во лбу, прыгающая на одной ноге вокруг елки и нелепо размахивающая руками. Представление впечатлило не только часового, в кустах послышалось возмущенное кваканье, длинноносые птицы, с трудом видя в темноте, при попытке взлететь, с глухим шмякающим звуком врезались в густое сплетение мохнатых веток и с возмущенными воплями валились на деревья.  

«Добрый день, как водичка?» — Спросил я, подгребая к группе барахтавшихся в воде рыбаков. В ответ раздалось лишь энергичное бульканье. Очередная большая плавная волна перекатилась через головы, ведра и затопленную лодку. Задушевный разговор почему-то не клеился, товарищи молились, явно предпочитая религиозный диспут беседе об искусстве или политике. «Чудная погода, красивое море, вокруг скапливаются любопытные рыбы... Вполне подходящий день, чтобы утонуть...» — Выслушав мою ободряющую речь, оформленную театральными жестами, мужики яростно замахали черпаками, пытаясь, вероятно, осушить Тихий океан. Остров практически скрылся в легкой дымке за горизонтом, мощное, омывающее кораллы, течение уносило дружный коллектив все дальше в открытое море.

Пришло время ударить крепким печатным словом по творческому застою, кратко обозрев какой-нибудь населенный пункт. Пусть это будет, например, Манила — столица Филиппин, по совместительству один из крупнейших на Земле мегаполисов. Томимые жарким филиппинским солнцем в агломерации роятся миллионы жителей, коих на  каждый квадратный километр приходится свыше восьмидесяти тысяч (если считать ноги) или свыше сорока тысяч (если считать головы).

Мангры яростно размножались — с опоясавших берега зарослей густо свисали полуметровые зеленые стручки, иногда в ветвях мелькал круглый коричневый плод размером с грейпфрут. У мангров был сезон гона. Стоя в теплой соленой воде, они роняли острые стручки в набегающую приливную волну. Вонзившись в коричневое илистое дно, семена должны успеть укорениться до следующего отлива, чтобы не быть унесенными от плодородных берегов. Покрепче воткнув худосочно-фаллическое семечко в наиболее симпатичный участок морской грязи, с чувством выполненного долга, я неспешно направил желтый каяк сквозь лабиринты узловатых корней. В истлевшую панамку упорно вгрызалось экваториальное солнце, из кустов таращились ярко раскрашенные птицы, где-то за кормой осталось укореняться посаженное мной мангровое дерево.

Мое предыдущее излишне кровавое повествование про похоронные обряды целебесских горцев немного взбодрило аудиторию. Чтобы не расслабляться, предлагаю обсудить вопросы туземной кулинарии, на время перенесясь с Сулавеси Южного в Сулавеси Северный. Надеюсь, вы сегодня плотно позавтракали и готовы желудком встретить порцию экзотических вкусняшек.

Бык смирно стоял на узкой тропинке у вершины склона, из перерезанного горла толстой маслянистой струей хлестала кровь. С противоположного конца столь же синхронно и толстоструйно выливалось дерьмо. Такой вот колоритный тораджийский фонтан в стиле «писающий мальчик»... Внезапно животное дернулось, встало на дыбы и растопырив негнущиеся ноги под радостные крики толпы кубарем покатилось по склону в мою сторону. Не долетев до меня пары метров, бык уткнулся в окровавленную и обосранную кучу еще шевелящихся туш. Тораджийская погребальная церемония была в самом разгаре, к камню наверху уже тащили очередную жертву.

Втиснувшись в пассажирское кресло местного рейса на Макассар, в кармане для блевательных пакетиков с удивлением обнаружил сборник молитв за удачный исход полета для представителей всех мировых религий. «Главное, чтобы на борту не оказалось слишком много атеистов» — подумал я, когда самолет в очередной раз безуспешно попытался найти в тумане залитую потоками бесконечного дождя посадочную полосу, а пассажиры дружно зашуршали молитвенниками. Наконец, в иллюминаторах замелькали затопленные поля, едва торчащие из мутной воды крыши домов, и поднимая фонтаны брызг лайнер нервно плюхнулся на жидкую землю. 

Похрустывая попавшими под ноги гнилушками, трусцой стараюсь поспеть за шустрым индонезийцем, ловко продирающимся сквозь погрузившиеся в вечерние сумерки джунгли. Будучи выше моего проводника на добрых полметра я, следом за ним, собираю головой многочисленные, растянутые в густом подлеске паучьи сети вместе с их возмущенными мохнаногими хозяевами. Наконец, облепленный паутиной, какими-то заполошными блестящими многоножками и приставучими колючками разных конструкций, я оказываюсь перед большим деревом с хитросплетенным, жилистым и дуплистым стволом. Проводник что-то выцеливает своим полумертвым тусклым фонариком в хаосе ветвей и сучьев...

Островитяне, несомненно, слышали про традиционное катание скучающих белых туристов на слонах — столь популярное в соседнем Таиланде шоу. Однако, про то, что слон еще и должен быть «ручным», тайские конкуренты коварно умолчали. Навстречу мне по широкой лесной дороге двигался оседланный деревянной будкой огромный слон с роскошными, словно из белого фарфора, длинными бивнями. На шее слона суетливо размахивал руками загорелый слоноводитель, из будки таращилась парочка перепуганных туристов. Еще один, замыкавший процессию малайский корифей слоноведения, дергал несчастное животное за хвост, пытаясь пинками и криками придать нужное направление движения упрямому носатому ослу-переростку. Не знаю, чем так смутила слона моя увенчаная драной панамкой фигура. Красная ли майка тому причиной, или крепкий запах несвежего рюкзака, от которого в ближайшем термитнике объявили срочную эвакуацию... Но, столкнувшись со мной хоботом к носу, слон внезапно брезгливо съежил питач и с зычным боевым хрюканьем трусцой направился куда-то в густые заросли. Сквозь хруст ломаемой растительности доносились отчаянные вопли вцепившегося в слоновий хвост аборигена и деловитое пыхтение ушастого любителя бездорожья. Вскоре и их стало неслышно за поворотом тропы в гомоне и свисте каких-то неприлично шумных пернатых обитателей джунглей.

Вы помните свои детские игрушки? Облезлого мишку, деревянный грузовик, пирамидку с петушиной головой, кубики с бумажными наклейками, набор солдатиков и унылый конструктор из дырок и гаек? Меж тем, как мировая индустрия удовлетворения детских потребностей не стояла на месте и, наряду с памперсами и сникерсами, производила разнообразные, не побоюсь этого слова, шедевры игрушкостроения. Так приглашаю вместе со мной побродить по музею игрушек на малазийском острове Пинанг (Penang), дабы приобщиться к прекрасным, светлым и добрым вещам, что должны окружать каждого ребенка с момента его рождения.

Замшелый и древний, как и само здание гостиницы колониальных времен, китаец плюхнул на потертую деревянную стойку ключ с прицепленной тяжелой бамбуковой пластиной, замысловато украшенной какими-то иероглифами. Откуда-то из темноты помещения возник еще один «мальчик» — ровесник этой старинной постройки. Пролепетав что-то невразумительное, он грациозно прошаркал мимо нашего багажа, ткнув пальцем на отвесную лестницу, ведущую куда-то к многометровому потолку, покрытому затейливой резьбой и многими слоями белой штукатурки. «Обувь, снимайте обувь». Привыкший не удивляться многообразию и странностям местных порядков, я босиком пошлепал по длинным запутанным коридорам и лестницам безлюдного здания.

Зима в Сингапуре — суровое и тяжелое время года. Суровое и тяжелое для кошелька несчастного туриста, бродящего среди витрин с пестрой рекламой рождественских распродаж, поролоновых Санта Клаусов, больших магазинов и маленьких магазинчиков распухших от разнообразия диковинных товаров. Суровое и тяжелое для бедного желудка, усердно фаршируемого в бесчисленных ресторанах и уличных кафешках. Суровое и тяжелое для глаз и ушей вянущих в грохоте барабанов, мерцании гирлянд и суете бесконечной толпы. В результате всех этих тягот и невзгод лицо приобретает какое-то осоловело-сытое выражение, а в углу гостиничного номера вырастает пирамида свежекупленных ненужных вещей.

Пожалуй, стоит продемонстрировать несколько картинок тайской столицы — периодически посещаемой, но незаслуженно забытой в моих азиатских отчетах. Город многолик, прекрасен и достоин куда более подробного описания, но на первый раз ограничимся парой клозетов и тройкой портретов.

Оголенное отливом илистое дно хищно чавкало когда я, словно сытая цапля, с усилием освобождал стремительно увязающие конечности. Еще десять метров, еще чуть-чуть... Пффф! Аппетитно булькнув во все стороны зловонными донными отложениями, местность уверенно поглотила мой дергающийся организм по самый, набитый фотоаппаратурой, рюкзак. Теперь я — грязное четвероногое, ползущее к тонущей в лучах закатного солнца живописной скале. Шлеп, шлеп, шлеп... Нет, месяц в пляжно-тоскливом Таиланде это слишком много.